Страница 2 из 2 ПерваяПервая 12
Показано с 11 по 13 из 13

Тема: Светлана Лубенец - Амулет для влюбленных



Добавить в Избранное
  1. #11
    Новичок Значок администратора Репутация: 477 Аватар для admin
    Регистрация
    30.04.2010
    Адрес
    www.pageranker.ru
    Сообщений
    3,232
    Глава 11
    Ускользающие надежды и Элечкин праздник


    На праздник, придуманный Элечкой, многие учащиеся 9-го «Г» возлагали самые большие надежды.
    Феликс Лившиц, примерив латы и шлем, полагающиеся Чернобогу, решил, что в этом одеянии предстанет перед Мариной Митрофановой в самом выгодном свете. А когда она, ошеломленная его мужской красотой, потеряет на некоторое время контроль над собой, он тут же возьмет ее в оборот, перестанет наконец трусить и стесняться и самыми красивыми словами скажет ей еще раз о своих чувствах. А в первом же танце, на который он ее непременно пригласит на последующей за представлением дискотеке под обещанных «Носорогов», можно будет, пожалуй, и поцеловать ее как-нибудь посущественней, чем это получилось у него на улице возле ее двора, хотя, конечно, и не слишком вызывающе, чтобы не шокировать присутствующих.
    Илья Криворучко сначала идти на праздник не хотел, потому что ничего хорошего для себя не ожидал. Потом он решил, что сходить, пожалуй, все-таки стоит, поскольку в полутемном дискотечном зале можно будет незаметно объясниться с Митрофановой на предмет того, что он здорово погорячился в прошлый раз со скаляриями. Конечно, рыбок жалко, что там говорить, но, с другой стороны, она, Марина, ему гораздо дороже всяких скалярий. Если на дискотеке Митрофанова будет в настроении, то, может быть, удастся даже в знак примирения предложить ей Изабеллу и сразу же пригласить ее к себе домой, в криворучковскую квартиру, что гораздо лучше вульгарных плясок под глупейших «Носорогов». Если даже по какой-то уважительной причине Марина не согласится покидать дискотеку, то это тоже ничего, потому что прощение наверняка будет все же получено, что откроет перед ним, Ильей, новые перспективы.
    Богдан Рыбарев ждал праздник так, как ничего и никогда в своей жизни еще не ждал. Во-первых, опять же впервые в жизни, он будет на виду – он будет самым главным, и на этот раз не в коротеньких джинсиках, из которых вырос еще в прошлом году, а в настоящем театральном костюме, который ему здорово идет. Во-вторых, рядом с ним будет самая красивая девушка не только параллели 9-х классов, но, пожалуй, и всей их средней школы. И с этой девушкой он не только будет стоять рядом на сцене и вести праздник, он будет с ней танцевать на виду у всех. Для дискотеки у него тоже наконец появилась нормальная одежда. Он уломал мать, чтобы она купила ему на вещевом рынке черные брюки из плотного шелка и голубоватый, почти под цвет глаз, джемпер с пушистой сизой ниткой. Конечно, вещи были недорогие и простенькие, по сравнению с прикидом Вадика или Лехи Пороховщикова, но Богдану они здорово идут, а в дискотечной полутьме вообще никто не догадается, что он оделся в самом дешевом и непрестижном месте. И Марина Митрофанова увидит, что он ничуть не хуже Орловского или Лившица, что он равный им, что до него не надо снисходить и не надо поднимать его до себя. Он, сын уборщицы тети Люды – такой же, как все, и даже лучше, потому что сама Марго Григорович готова за него в огонь и в воду. А потом, после дискотеки, он сможет сколько хочет целовать красавицу Марго, а она не будет против и даже сама поцелует его так, что у него рухнет вниз сердце и дрогнут колени. Вон, тот же Пороховщиков смотрит на него врагом, потому что он-то думал, что Марго будет с ним, а она не с ним… Она для других Марго, а для него, Богдана, она Риточка, Ритуля… Пожалуй, с Мариной все было бы куда сложнее. Наверно, хорошо, что все сложилось именно так, как сложилось. Все-таки интуиция его не подвела, когда он, еще не совсем в себе разобравшись, крикнул в телефонную трубку «нет!».
    Алексей Пороховщиков тоже ждал Элечкин праздник и последующую за ним дискотеку. Он решил приударить за Слесаренко назло Маргошке, учитывая, что Лене, судя по всему, не обломился Феликс. Может статься, что Григорович и не заметит его вызова, поскольку увлечена неожиданно приобретшим популярность Рыбарем, но какое-то шестое чувство подсказывало Алексею, что с этим Рыбарем не все так просто.
    Лена же Слесаренко даже и не мечтала о Пороховщикове. Она надеялась, что Феликс Лившиц, увидев ее в новом потрясающе красивом платье, поймет наконец, насколько она интереснее странной Марины Митрофановой, и все еще у них будет хорошо, как в бразильском или, может быть, даже отечественном сериале.
    А вот Вадим Орловский почти ни на что не рассчитывал. Он видел, как Марина страдает по Рыбарю, но, в отличие от всех, не удивлялся. Он и сам глубоко страдал, а потому очень хорошо понимал Митрофанову. В самом деле, если бы ему вдруг сейчас вместо Марины предложили какую угодно замену в лице самой красивой и умной девятиклассницы планеты, разве он согласился бы? Да он с презрением отверг бы все эти предложения! Вот и для влюбленной в Рыбаря Марины он, Вадим, ничто. Всего лишь суррогат, подделка, тень… Конечно, не зря говорят, что надежда умирает последней. Конечно, он надеялся… Но надежда была весьма слабой, ускользающей и призрачной.
    Марина же за полчаса до вышеозначенного мероприятия безучастно сидела перед Милкой Константиновой и вполуха слушала ее бесконечную болтовню. Ей, правда, все же пришлось встрепенуться, когда Константинова понесла уже натуральную дичь.
    – Ты, Милка, совершенно ненормальная! – попыталась привести подругу в чувство Марина.
    – Может, и так, но надо же как-то его встряхнуть!
    – Зачем же его встряхивать?
    – Потому что наши отношения превратились в нечто застойно-заскорузлое. Вокруг тебя такие африканские страсти бушуют, а тут сплошная тишь да гладь!
    – Я бы на твоем месте радовалась, что у вас с Курой, то есть с Василием, все так хорошо складывается.
    – И чего радоваться? Скучно же!
    – Ты, наверно, в него все-таки не влюблена, – сделала вывод Марина.
    – Почему это не влюблена? – рассердилась Милка. – Если ты – так сразу и влюблена в свою Рыбу недожаренную, а как я – так и влюбиться не могу, да?
    – Можешь, конечно, только не влюбилась. Это я тебе со всей ответственностью заявляю и собственным опытом клянусь! Если бы ты влюбилась, тебе и в голову не пришло бы всякое встряхивание Куры. Ты чувствовала бы себя счастливой и изо всех сил старалась бы уберечь свое счастье от каких бы то ни было встряхиваний.
    – Ну… не зна-а-аю… – протянула Константинова. – Конечно, у меня нет такого богатого опыта личной жизни, как у тебя, но все-таки мне кажется, что Васька мне нравится…
    – А кому он не нравится? Васька очень даже симпатичный во всех отношениях парень. Но «нравится» – это совсем не то, что «влюблена».
    – В таком случае, поскольку ты тоже считаешь Куру вполне достойным любви, встряхивание ему никак не повредит. Оно как раз наоборот даст самые положительные результаты!
    – Ничего не понимаю, – сокрушенно покачала головой Марина.
    – Объясняю, специально для непонятливых! – Милка отошла от зеркала, перед которым без устали вертелась, и уселась против подруги на диван. – Ты утверждаешь, что я не влюблена. Я не утверждаю обратного, потому что ты посеяла-таки во мне некоторые сомнения. Я решила сегодня на дискотеке построить глазки Пороховщикову, поскольку Маргошка его кинула и он нынче абсолютно свободен.
    – Зачем? – ужаснулась Митрофанова.
    – Затем, чтобы посмотреть на реакцию Ку… то есть Василия.
    – Ужас!!!
    – Никакого ужаса! Если он в меня по-настоящему влюблен, то обязательно вскипят страсти, и кто знает, может быть, и я в него влюблюсь, как сумасшедшая.
    – А если ничего не вскипит?
    – Тогда я все равно не в проигрыше, потому что Лешка – тоже парень ничего, а ни одного голоса не получил в «Индексе популярности» только лишь по несчастливому стечению обстоятельств.
    – Знаешь, Милка, вот я вокруг Богдана не киплю страстями. Я тихо отошла в сторону, но сама знаешь, как переживаю. Может ведь и с Васькой так случиться.
    – С Васькой так не может случиться, потому что он мужчина и должен за женщину биться, драться и сражаться. И если он не даст в зубы Пороховщикову, значит, тоже в меня не влюблен, а так только… прикидывается… И вообще, хватит тут разговоры разговаривать! Через пятнадцать минут начало! – Она бросила взгляд на часы и охнула: – Какое через пятнадцать! Там уже все началось! Побежали!
    Уже около школы даже сквозь плотно заклеенные к зиме окна слышны были песни, музыка и веселый смех. В школьном актовом зале действительно вовсю было развернуто придуманное Элечкой действо. Под народные инструменты в виде дудок, сопелок, трещоток множество молодых людей в ярких костюмах весьма ритмично и весело отплясывали какой-то национальный танец. Они уже успели вовлечь в него учителей и несколько самых храбрых школьников. С румяной девушкой с большим количеством разноцветных бус на груди лихо отплясывал никогда и ничего не стесняющийся Василий по прозвищу Кура.
    – Ты только посмотри! – указала на него Марине Милка. – Вот у кого всегда хорошее настроение. Я собираюсь ему изменить с Пороховщиковым, а ему – хоть бы что!
    – Так он ведь даже и не догадывается об этом! – встала на защиту Куры справедливая Митрофанова. – И вообще, Милка, как ты думаешь, откуда тут такая прорва народа? Кто они такие?
    – А-а, ты как всегда ничего не знаешь! Видишь ли, Элечка так увлеклась своим празднеством, что подбила на него весь свой курс и даже кучу ребят с другого факультета по специализации «Русское песенное искусство»… так, кажется, называется… А еще тех, кто народными танцами занимается и народными инструментами. Это у них будет общая преддипломная практика. Еще Элечка говорила, что если все пройдет хорошо, то они и дипломную работу такую же сделают уже в масштабе города летом, на день рождения Санкт-Петербурга. А если кто из нас захочет, то сможет участвовать вместе с ними. Нет, ты только посмотри на эту Стимфалийскую Куру! – без всякого перехода снова весьма раздраженно выпалила Милка. – На меня – ноль внимания!
    Марина улыбнулась и подумала, что сегодня Людмила Константинова, возможно, и не станет изменять Ваське с Лехой Пороховщиковым, что очень хорошо и правильно. Потом она даже и не заметила, как Милка куда-то исчезла, потому что была очень занята – с восхищением и восторгом разглядывала народные костюмы студентов университета культуры. Вроде бы и много всего наворочено: и вышивки, и кружева, и ленты, и бусы, а какая красота и гармония! К кокошникам девушек прикреплены настоящие многоярусные височные кольца с той самой схемой макрокосма, которую Марина рассматривала в Элечкиной книге: тут и символы небосвода, и солнца, и земли, и растительности и даже символ женщины, дающей миру новую жизнь. Первый раз за свои четырнадцать лет Марина пожалела, что никогда ранее не интересовалась народной культурой и традициями. Как это интересно, а главное, красиво!
    А в массовый танец позволили себя вовлечь уже довольно много девятиклассников. Марина тоже чувствовала подъем настроения и желание слиться с оживленными массами. Одно дело, когда народные песни поют толстые старушки в платочках и передниках, и совсем другое – когда молодые и красивые парни и девушки, которые не так уж намного старше Марининых одноклассников. Песни сменяли одна другую, и все были веселые, ритмичные, оживленные. Школьный зал взревел восторгом, когда к дудкам и трещоткам вдруг неожиданно присоединились со своей электронной музыкой известные всему городу «Носороги». За шумом и песнями никто и не заметил, как они разместились со своей аппаратурой на сцене.
    – Танцуют… вернее, пляшут – все!!! – крикнул в микрофон знаменитый Элечкин брат Кирилл Верейский – Итаа-а-ак: «Полюшка-Параня»!!!
    Инструменты «Носорогов» наполнили своим звучанием весь зал. Парни в народных костюмах молодецки гикнули, свистнули и грянули:
    – «Ой ты, Полюшка-Параня, ты за что любишь Ивана?..»
    – «Я за то люблю Ивана, что головушка кудрява!» – не менее решительно и громко ответили им их однокурсницы.
    Марина поймала себя на том, что постоянно улыбается, несмотря на то, что причин для веселья у нее вроде бы нет. Она увидела пляшущую рядом с Курой Милку и рассмеялась вслух. Девчонки вынимали из карманов и сумочек свои обручи с самодельными височными кольцами и надевали их на лоб, потому что все это было уже не стыдно, а, наоборот, здорово. И все жалели, что этнографических элементов у них мало, и готовы были бы сейчас вырядится и в народные рубахи, и в сарафаны с кокошниками.
    Марина вдруг заметила недалеко от себя Вадима Орловского с рассыпавшимися по плечам светлыми волнистыми волосами. Рядом с ним пританцовывала девушка в расписном кокошнике с «ящерами», заканчивающими ярусы височных колец, с трещоткой в руках. Она пела, тоже улыбаясь и заглядывая ему в глаза:
    – Кудри вьются до лица! Люблю Ваню-молодца!
    Вадим неловко топтался рядом и смущенно улыбался. Он, как и многие другие, не был силен в народных танцах, но все же никуда от девушки не уходил. Ему тоже явно нравилось происходящее. Почувствовав Маринин взгляд, он обернулся, и улыбка на его лице погасла. Он с удивлением уставился куда-то ниже митрофановского лица, потом кивком извинился перед девушкой с трещоткой, протиснулся к Марине и спросил:
    – Откуда у тебя это?
    – Что? – почему-то испугалась она.
    – Вот… – он дотронулся рукой до Марининой шеи. – Амулет… Откуда?
    Марина двумя руками закрыла желтый диск, который наконец все могли видеть в вырезе ее нарядной блузки.
    – Это так… Он не мой… Понимаешь, я его нашла… в сквере. Случайно. Он упал мне прямо под ноги с ветки барбариса… Подвеска со славянской символикой, и я решила, что она подходит к празднику. Думаешь, мне нельзя ее носить? Честно говоря, я и сама сомневалась…
    Орловский смотрел на Марину такими сумасшедшими глазами, что она даже испугалась и решила уйти. Он схватил ее за руку и сказал:
    – Тебе можно его носить. Я точно знаю. Только тебе одной и можно… Не снимай его, пожалуйста…
    – Я и не снимаю… – одними губами прошептала она.
    В этот момент по залу прошел какой-то непонятный гул. Музыка и песня оборвались, и все замерли в недоумении. Через зал, расталкивая окружающих, прошел человек в блестящих латах, шлеме и в развевающемся черном плаще. Он легко вскочил на сцену, звякнув металлическими частями своего костюма, и повернулся к залу. Его лицо по самые губы закрывала маска, руки были в перчатках с раструбами, в одной из них зажато копье, на поясе висел меч, а на груди на массивной цепи – изображение человеческого черепа.
    – Веселитесь? – в полной тишине произнес черный человек. Голос Марине показался знакомым, но все-таки она не узнала его. – Напрасный труд!
    Черный воинственный человек замер на сцене, а с двух сторон к нему на сцену поднялись Богдан Рыбарев и Маргарита Григорович. Марго выглядела настоящей Царь-девицей: в роскошном кокошнике, в расшитом серебром голубом платье с многочисленными сверкающими ожерельями и с толстой пепельной косой, перекинутой на грудь. Когда Марина взглянула на Богдана, то чуть не лишилась чувств. Он тоже был необыкновенно хорош в красном кафтане с золотым оплечьем и с расшитым поясом с кистями – настоящий Иван-царевич из русской народной сказки. Богдан подошел к краю сцены, показал на черного человека и прочел:
    – Шумящ оружием проходит Чернобог; / Сей лютый дух поля кровавые оставил, / Где варварством себя и яростью прославил; / Где были в снедь зверям разбросаны тела; / Между трофеями, где смерть венцы плела, / Ему коней своих на жертву приносили, / Когда победы русичи просили…
    Дальше Марина уже плохо слушала и еще хуже понимала. Чернобог строил какие-то козни всем пришедшим на праздник и даже группе «Носороги», вызывая на помощь к себе всяких ужасных существ из славянской преисподней. С ним боролись духи и боги добра, тот самый Полкан – получеловек-полуконь – и все присутствующие в зале девятиклассники и гости. Марина во всеобщем веселье не участвовала. Она смотрела только на Богдана и не могла даже отвернуться. В глазах ее кипели слезы. Она нервно теребила бабушкину цепочку, на которой висел славянский амулет. Почему-то он ей совсем не помогал.
    Когда в конце концов неутомимый Васька Кура отыскал где-то спрятанный Русалочий Жезл, с его помощью Чернобог со своей пищащей и визжащей свитой был наконец полностью обезврежен. Когда он снял шлем и черную маску, все увидели Феликса Лившица и бурно зааплодировали его столь удачному артистическому дебюту. Даже Марина несколько оживилась. Всегда несколько замедленный и флегматичный, Феликс сумел так здорово и точно сыграть темпераментного и решительного злодея, что это потрясло и ее, хотя она и не слишком внимательно следила за разворачивающимся сюжетом праздника. Она улыбнулась Лившицу, когда поймала его взгляд, и даже показала поднятый вверх большой палец. Видимо, ее похвалы он ждал больше всего, потому что просто расцвел от удовольствия.
    Артистам аплодировали долго, потом на сцену вытолкали смущенную Элечку, тоже долго хлопали ей и выкрикивали разные хвалебные слова. Потом к Элечке запрыгнул парень с кинокамерой и прокричал в микрофон, что заснял весь праздник на пленку и все желающие могут посмотреть на себя, когда захотят, и даже сделать себе копию. В качестве завершающего аккорда студенты университета культуры спели еще одну очень зажигательную песню и уступили место «Носорогам». Артисты ушли переодеваться, в зале замерцали огни цветомузыки, и началась долгожданная дискотека.

    www.pageranker.ru

  2. #12
    Новичок Значок администратора Репутация: 477 Аватар для admin
    Регистрация
    30.04.2010
    Адрес
    www.pageranker.ru
    Сообщений
    3,232
    Глава 12
    Дискотека, которой для некоторых участников этой истории лучше бы не было вообще, а для других – совершенно наоборот


    Марина в отсутствие Милки, которая то ли изменяла Куре, то ли, наоборот, неотлучно находилась при нем, почувствовала себя лишней и даже совсем было собралась уйти домой, когда из толпы неожиданно вынырнул Кривая Ручка и обратился к ней своим тонким срывающимся голосом:
    – Ты, Митрофанова, не сердись на меня.
    – Я и не сержусь, – пожала плечами Марина. – Чего мне сердиться?
    – Ну… из-за этих… из-за скалярий.
    – Это ты меня извини, что так получилось. Мне и самой их жаль. Красивые были рыбки.
    Кривой Ручке очень понравилось, что Марина перед ним извинилась, и он решил поинтересоваться и ее пропажей:
    – А кошка твоя нашлась?
    – Нет.
    – Может, еще вернется?
    – Вряд ли. Уже много времени прошло.
    Кривая Ручка не знал, что еще спросить у Митрофановой, а потому, несмотря на так еще и не уменьшившуюся разницу в росте, все же решил пригласить ее на танец, тем более, что «Носороги» очень кстати заиграли красивую медленную песню про любовь. Он откашлялся, поправил волосы и открыл рот для приглашения, но ему пришлось тут же его закрыть. Марину уже уводил от него переодевшийся в цивильное Феликс Лившиц.
    Илья даже сам не ожидал, что так огорчится. Конечно, Лившиц классно сыграл Чернобога, но это не дает ему никакого права на Митрофанову, тем более, когда у других уже было все на мази. Под «другими» Кривая Ручка, конечно же, подразумевал себя, поскольку со скаляриями только что все очень хорошо разрешилось. Он отошел к стене и, с самым мрачным видом поглядывая на более удачливого соперника, стал ждать, когда танец закончится.
    А Феликс Лившиц, сойдя со сцены и, главное, сняв спасительную маску, разом утратил большую часть своей смелости и решительности. Дома он думал, что маску не станет снимать до самого конца дискотеки, чтобы взять Марину таинственностью и непредсказуемостью, но после окончания представления понял, что не сможет ее не снять. Он почувствовал, что роль Чернобога ему удалась, и очень хотел пожать лавры успеха. Если бы он не снял маску, то кто бы узнал, что именно он, Феликс, такой классный артист? Теперь, когда все всё узнали и овации стихли, он жалел, что поддался соблазну. Как сейчас приступить к разговору с Мариной? Он немного подумал и решил все же оттолкнуться от своего успеха. Может быть, один успех приведет за собой другой?
    – Как тебе наше шоу? – спросил он Митрофанову.
    – Очень понравилось, – ответила Марина, которая смутно представляла сюжет того, что он назвал «шоу». Если бы Феликс знал Марину получше, он вообще не стал бы задавать этот вопрос. Она никогда не смогла бы никого огорчить, даже если бы представление показалось ей отвратительным. – А ты был просто великолепен! Я даже не подозревала за тобой таких способностей!
    – Ты, похоже, вообще отказываешь мне в каких-либо способностях, – горько сказал Феликс.
    – С чего ты взял? – спросила Марина и поняла, что разговор сейчас опять сползет на ту тему, которую ей очень не хотелось бы обсуждать.
    – Ты все время смотришь мимо меня.
    Митрофанова решила промолчать, но оказалось, что и это можно использовать против нее.
    – И все время молчишь… – сказал Феликс.
    – Знаешь что, – Марина решила наконец поставить все точки над «i», – давай решим сейчас все раз и навсегда.
    – Давай, – вяло отозвался Лившиц, понимая, что дело его, скорее всего, проиграно.
    Тут «Носороги» закончили одну мелодию и почти без остановки принялись за другую. Марина опять положила руки на плечи Феликсу, а Кривая Ручка у стены сделался землистого цвета, чего никто не заметил по причине дискотечной затемненности помещения.
    – Мне очень не хотелось бы тебя огорчать, Феликс, – печально начала Марина, – но я не могу дать тебе то, чего ты от меня хочешь. Я прямо скажу: я люблю другого… – И она еле удержалась, чтобы не заплакать, оттого что любовь ее к Богдану такая же напрасная, как и Феликсова – к ней.
    – А он тебя не любит, – очень жестоко сказал Лившиц.
    – Я знаю, – выдохнула Марина и так низко опустила голову, что Илье Криворучко показалось, что она положила ее на плечо Феликса.
    Этого он вынести уже не мог. Он давно говорил себе, что надо что-то делать. А сейчас понял, что сделать это «что-то» надо немедленно, не откладывая дела в долгий ящик. И предпринять стоит нечто до того кардинальное и для него ранее не свойственное, что все сразу испугаются, растеряются и больше никогда не посмеют называть его не только Кривой Ручкой, но даже и Карлсоном. А Марина сразу поймет, как жестоко ошиблась, когда вместо него выбрала себе Лившица.
    Кривая Ручка оторвался от спасительной стены и направился к сцене, где совершенно распоясавшиеся «Носороги» играли одну мелодию за другой и не давали ему никакой возможности пригласить Митрофанову к Изабелле.
    Таким образом, Илья Криворучко временно оставил Марину с Феликсом, как ему казалось, без присмотра, но он не знал того, что за ними уже давно и напряженно следили целых две пары глаз. Одни, карие и красиво подведенные, принадлежали Лене Слесаренко. Эти глаза, как два темных озера в половодье, быстро наполнялись все прибывающей и прибывающей влагой, готовой вылиться прямо на специально сшитое к дискотеке платье из тонкого золотистого шелка. Сквозь то и дело набегающие волны слез Лена видела, как Феликс смотрит на странную Марину, и понимала, что ее чудесного платья он даже и не заметил. Когда «Носороги» быстро сменили одну мелодию другой, а Лифшиц с Митрофановой остались в толпе на второй танец подряд, Лена неконтролируемо всхлипнула, развернулась к выходу и попала прямо в объятия Пороховщикова, который согласно своему плану как раз шел ее приглашать на танец. Сил бежать дальше у Слесаренко не было, и она разрыдалась на груди у ошалевшего от такого везения Алексея. Он обнял Лену за плечи и повел к выходу из зала, чтобы подальше от посторонних глаз утешить, одновременно заинтересовывая и очаровывая ее собственной персоной.
    Другие глаза, следившие за Мариной с Феликсом, принадлежали, разумеется, Вадиму Орловскому. Вадим сидел верхом на одном из сдвинутых к выходу из зала стульев и надеялся только на свой амулет, висевший на груди у Митрофановой. Раз уж он, привезенный ему мамой на удачу и счастье, таким чудесным образом попал к любимой девушке, то это что-нибудь да значит. Надо только не отчаиваться и выждать. Кроме того, Лившиц серьезной опасности не представлял. Главное, чтобы Марго держала Рыбаря покрепче. Вон они танцуют невдалеке. Но что-то Вадиму не нравится, как из-за плеча Богдана Маргошка бросает на него пламенные взгляды. Пожалуй, стоит сделать вид, что он ничего не замечает.
    Орловский отвернулся от Марго и вздрогнул от шума и криков, донесшихся из коридора. Он соскочил со своего насеста и побежал на шум. Под стендом о военно-патриотической работе ожесточенно дрались два парня, а рядом визжали, пытаясь их разнять, две девчонки. В одной, зареванной и с размазанной косметикой, он узнал Лену Слесаренко, а во второй – огненную Милку Константинову. Парни так ожесточенно молотили друг друга, катаясь по полу, что Вадим никак не мог понять, кто есть кто. Он, невероятно напрягшись, оттащил за плечи одного, а второго с трудом отодрал тоже прибежавший на шум драки дежурный учитель физкультуры. Друг против друга, тяжело дыша и отплевываясь, стояли Васька Кура и Леша Пороховщиков.
    – Идиоты! Неужели не понимаете, что дискотеку закроют? – сказал физкультурник. – Скажите спасибо, что за грохотом этих «Носорогов» директриса ничего не слышала. Даете слово, что прекратите драку?
    Кура вырвался из рук Орловского и, ни на кого не глядя, пошел по направлению к выходу.
    – Вася, подожди! – крикнула Милка и побежала за ним, скользя по линолеуму высокими каблуками.
    Физкультурник отпустил Пороховщикова, погрозил ему кулаком и пошел к залу, дальше контролировать ситуацию в самой гуще веселящихся. Алексей прислонился к стене. Под глазом у него быстро набухал фиолетом синяк, из разбитой губы текла кровь. Лена, забыв свои неприятности, подскочила к нему и своим кружевным платочком начала вытирать разбитое лицо.
    – Вы чего? – только и мог спросить у Пороховщикова удивленный Вадим.
    Честно говоря, Алексей не знал, с какой стати Кура налетел на него и повалил на пол, но при Лене он такого сказать не мог. Он, скривившись, будто бы от жуткой боли, мужественно проронил:
    – Так… Это наши с ним мужские дела…
    – Больно? – участливо спросила Слесаренко.
    – Терпимо… Но я ему тоже врезал не слабо…
    По залу уже пронесся слух о драке парней из 9-го «Г», и к стенду о военно-патриотической работе стеклись одноклассники.
    – Что тут случилось? – спросила Марго.
    – Ты опоздала, – усмехнулся Вадим. – Уже все закончилось. Можно снова идти танцевать.
    – Мне кажется, – сверкнула она глазами, – что я поспела как раз вовремя. Раз уже время танцевать, то я… приглашаю тебя!
    Орловский удивленно отпрянул и посмотрел на стоящего рядом с Марго Рыбаря. У Богдана вытянулось лицо, он непонимающе взирал на происходящее.
    – Спасибо за приглашение, – смутился Вадим, – но… я сегодня не танцую…
    – Неужели ты сможешь отказать… влюбленной в тебя девушке? – в той тишине, которая только и могла быть в коридоре дискотеки в перерыве между танцами, с вызовом спросила Марго.
    Одноклассники замерли в ожидании развязки. Орловский мучительно придумывал, как выйти из создавшейся ситуации, а Рыбарь не своим голосом проговорил:
    – Рита, как же так…
    – Так, как есть! Я его люблю! – И Марго ткнула длинным ногтем в грудь Вадима.
    – Но Рита! – в отчаянии крикнул Рыбарь.
    – А ты вообще молчи! – развернулась к нему Григорович. – Думаешь, ты мне нужен? Да ни одной минуты! Мне просто надо было наказать вашу Маринку… эту юродивую… эту кошатницу… Да-да, тебя! – и Марго ткнула ногтем в только что подошедшую к одноклассникам Митрофанову. – Гляди, как Рыбарь легко от тебя оторвался! Стоило только поцеловать его покрепче! А что, Орловский, – она повернулась к Вадиму, – хочешь я и тебя сейчас поцелую? При всех! Тут же забудешь свою Митрофанову!
    Вадим с ужасом смотрел и на Марго, и на побледневшего до синевы Рыбаря, и на растерянную Марину, и на Феликса, еще держащего после танца ее за руку, и совершенно не представлял, что в этой ситуации лучше сделать. Наверно, произошло бы еще что-нибудь столь же ужасное, если бы вдруг неожиданно не погас свет. В зале сначала обрадованно закричали и завизжали, а потом поняли, что музыки вообще-то тоже не слышно, и загомонили уже встревоженно и возмущенно. По коридору забегали какие-то люди, потом в дверях началась давка. Из зала раздавались крики директрисы и учителей, которые призывали всех к спокойствию, поскольку, скорее всего, произошла какая-то авария электросети.
    Дискотека, таким образом, была закрыта, и в темноте никто не видел, как выбрался из школы и поплелся к дому раздавленный Рыбарь. Он забыл в гардеробе свою единственную куртку, но ему и без нее было жарко. Он рванул ворот новенького джемпера. Нитки треснули, и оторвавшийся голубой лоскут дал возможность холодному ноябрьскому ветру охладить его пылающую отчаяньем грудь. Что же это с ним случилось, невероятное и невозможное? За что он так наказан? Что такого ужасного он сделал? Богдан задавал себе все новые и новые вопросы только для того, чтобы не отвечать на них, потому что сразу, еще в школьном коридоре, понял, в чем провинился. Это ему за предательство. Это ему за Марину, за то самое «нет!» в телефонную трубку.
    Он забрался с ногами на подоконник у своей квартиры в вечно темном подъезде. Здесь его поцеловала Марго, и он сразу расплавился и растекся маслом. Как же! Самая красивая девушка школы – и в его объятиях… Как хорошо, что сейчас никто его не видит! По лицу Богдана, обжигая, текли самые настоящие горючие слезы. Последний раз он плакал лет в шесть, когда у него во дворе отобрали игрушечный паровоз. Уже тогда, будучи еще совсем карапузом, он дал себе слово никогда больше не плакать, чтобы не радовать своим отчаяньем врагов, но сегодня удержаться не мог. Такого кошмара с ним еще никогда не случалось.
    А в школе под неверный свет свечей, которые принесла запасливая завхоз, девятиклассники пытались найти в гардеробе свои вещи. Вадим повесил куртку с краю, поэтому сразу нашел ее, а потом довольно быстро отыскал и ярко-красный Маринин пуховик. Они оделись и вышли на крыльцо.
    – Сегодня уже поздно и для цирка, и для хоккея, – сказал Орловский. – Давай просто пройдемся по улице, а то от всех этих впечатлений аж голова кругом.
    Марина, не отвечая, зашагала рядом. С крыльца завистливым взглядом их провожал Феликс и думал о том, что у него так ничего и не получилось сегодня, как, впрочем, и всегда. В отличие от Чернобога, у него все-таки очень нерешительный характер. Вот, к примеру, сейчас он вполне мог бы, как Кура на Лешку, налететь на Орловского и дать ему в ухо, повалить его в грязь, а потом, может быть, даже и здорово пострадать от тяжелого кулака Вадика. Марина наверняка как-нибудь на это среагировала бы. Может быть, даже бросилась вытирать с его лица кровь, как Слесаренко – с Лехиного. Так нет, он, Феликс, стоит, смотрит вслед любимой девушке, уходящей с другим, и даже не трогается с места. Так вообще можно все на свете растерять. Вот и Лены что-то уже не видно рядом… Эх, зачем родители воспитали из него такого интеллигента, которому очень непросто вмешаться в чужие отношения и настаивать на своем? Взять Вадика! Все знают, что Митрофанова к нему равнодушна, так он все равно от нее не отстает, что, кстати, очень правильно. Капля камень точит… Может, и Орловскому чего отвалится, учитывая мерзкую историю с Рыбарем. Феликс горько вздохнул, поднял ворот куртки, защищаясь от порывов почти уже зимнего ветра, и понуро потащился домой к своим очень интеллигентным родителям.
    …Марина с Вадимом шли в сторону сквера, не замечая холода, и молчали. Каждый вспоминал то, что с ним произошло за последнее время, взвешивая все на собственных весах справедливости. Орловский считал, что Рыбарь получил от Марго по заслугам, а Марина, как всегда и всех, жалела Богдана. Она представляла, как тяжело теперь ему будет явиться в класс, и понимала, что помочь ему уже ничем не сможет. Она жалеет его, но не простит… Никогда… Как ни старалась бы…
    Одноклассники дошли до знаменитого куста барбариса, уже абсолютно голого и некрасивого, и Марина замедлила шаг. Она незаметно глянула на Орловского. Почему она так упорно отказывается от него? Он вовсе не так плох, как она раньше о нем думала. Во всей этой истории он, пожалуй, держался достойнее всех. А какой чистый у него профиль… И эти чудесные густые волосы… Марина остановилась, повернулась к молодому человеку и еле слышно попросила:
    – Вадим, поцелуй меня…
    Орловский вздрогнул от неожиданности. По лицу его пробежала волна не очень понятных Митрофановой чувств, и она повторила, громче и настойчивей:
    – Поцелуй меня… пожалуйста…
    Вадим едва коснулся губами ее щеки.
    – Нет, не так… – прошептала Марина. – По-другому, как говорила Марго…
    Орловский не очень хорошо представлял, как это «по-другому». Несмотря на свой имидж школьного плейбоя, он не целовался никогда в жизни. Конечно, в фильмах он видел и кое-что покруче поцелуев, но жизнь – это вам не кино… это совсем другое… Собрав в кулак всю свою волю, он обнял Марину, приник к ее губам, и они оба чуть не задохнулись этим своим первым настоящим поцелуем. Наверно, именно его им и не хватало, чтобы их отношения наконец сдвинулись с мертвой точки. Вадим, правда, смог еще подумать, что мамин амулет все-таки сделал положенное ему дело, а вот Марина ни о чем не думала. Она вся растворилась в новых ощущениях, не замечая ни ветра, свистящего в ушах, ни первого снега, который будто специально посыпал с черного неба аккурат к их первому поцелую.
    Если вы думаете, что за этими романтическими описаниями мы забыли про Кривую Ручку, то ошибаетесь. Мы как раз собирались оставить Марину с Вадимом одних у куста барбариса, поскольку им совершенно не нужны свидетели, и заняться Ильей. Как вы помните, его мы покинули в тот момент, когда он, рассерженный навязчивостью Феликса Лившица и нескончаемостью мелодий, играемых «Носорогами», подобрался к самой сцене. Сначала он был одержим желанием перерезать этим «Носорогам» какой-нибудь провод аппаратуры, чтобы они, захлебнувшись своими любовными песнями, замолчали раз и навсегда, а Феликс вынужден был бы отвязаться наконец от Митрофановой. Чтобы осуществить задуманное, у него в кармане даже было кое-что острое, а именно: купленное перед дискотекой бритвенное лезвие на ручке для чистки зазеленевших стекол аквариума.
    Но мы уже отмечали ранее, что наряду с неказистой внешностью Кривая Ручка имел очень ладно скроенные мозги по части точных наук. Умный Илья быстро прикинул физические последствия перерезания электрического провода. По всему выходило, что такими своими действиями он может вызвать короткое замыкание в сети и даже, в наихудшем варианте, настоящий пожар. Конечно, при этом возникнет паника, давка, и пострадает не только ненавистный Феликс Лившиц, которому туда и дорога, но и, возможно, Марина Митрофанова, чего не хотелось бы.
    Кривая Ручка подумал немного и довольно быстро догадался, как решить дело без пожара и давки. Он выбрался из зала и прокрался, никем не замеченный, к физкультурному залу, где на стене находился распределительный щиток. Кривая Ручка открыл металлическую дверцу и всего-навсего опустил вниз рычаги двух автоматов. Тут же погас свет, «Носороги», как он того и хотел, захлебнулись на полуслове, но больше ничего хорошего из своих действий Кривая Ручка не извлек. В кромешной тьме школьного здания он долго не мог, во-первых, найти выход из коридора, а потом ему долго не удавалось отыскать в гардеробе свою курточку. Одеваясь, Илья с огорчением думал о том, что дело он сделал великое – прекратил по своей воле дискотеку, но никто не знает, что это сделал именно он, и потому от позорных кличек, вроде Кривой Ручки и Карлсона, ему избавиться так и не удастся.
    Когда он выскочил на крыльцо, то увидел Феликса, мрачно смотрящего вдаль. Он проследил за его взглядом и тоже понял, что проиграл. Если со слегка замедленным Лившицем еще можно было бы тягаться с помощью применения элементарных знаний закона Ома, то справиться с самим Вадимом Орловским никакой надежды у него не было.

    www.pageranker.ru

  3. #13
    Новичок Значок администратора Репутация: 477 Аватар для admin
    Регистрация
    30.04.2010
    Адрес
    www.pageranker.ru
    Сообщений
    3,232

    Сообщение Светлана Лубенец - Амулет для влюбленных

    Глава 13
    Несбывшаяся надежда бабки Антонины

    На следующий день, в воскресенье, с самого утра к Марине Митрофановой явилась Людмила Константинова.
    – Все-таки ты была не права! – заявила она с порога. – Все-таки я очень даже влюблена!
    – Рада за тебя! – рассмеялась Марина. – Только вот интересно, в кого: в Ваську или в Пороховщикова?
    – Ясное дело, в Василия!
    – Значит, ты все-таки изменяла ему на дискотеке с Лешкой?
    – Не-а! – помотала головой Милка.
    – Тогда я вообще ничего не понимаю… Почему же они дрались?
    – Видишь ли, я ему не изменяла, но сказала, так… между прочим… что будто бы Пороховщиков положил на меня глаз и вообще… будто бы пристает…
    – То есть ты натуральным образом Лешку подставила, просто оговорила, да?
    – Ну… допустим… Только в этом ничего ужасного нет, а даже наоборот!
    – Как это ничего ужасного нет, если у Лешки синяк во все лицо?!
    – Синяк – явление временное, зато Леночка Слесаренко, возможно, будет при нем постоянно.
    – Да? – удивилась Марина.
    – Вот именно! Прикинь, она думает, что Лешка из-за нее с Васькой дрался!
    – С чего ты взяла?
    – С того! Ты вот Пороховщикова жалеешь, а он, между прочим, этот синяк будет как орден носить. Он, если хочешь знать, на Ваську совсем не сердится и даже просил его никому не говорить о недоразумении, чтобы Леночку оставить в счастливом заблуждении.
    – Ну и ну! – только и смогла проговорить Марина.
    – Да! Вот такие дела! – подытожила Милка.
    – Ясно. А поскольку Кура… то есть Василий полез из-за тебя в драку, то ты решила в него как следует влюбиться?
    – Видишь ли, я думаю, что я и так уже была… в общем, на грани… А теперь у нас так хорошо, так хорошо, что ты даже не представляешь! Я его догнала и… в общем, утешила… Мы так целовались, так целовались… тебе, конечно, этого еще не понять…
    Марина вздрогнула. Еще как понять! При воспоминании о Вадиме ее бросало в дрожь. Она не знала, как ей теперь относиться к самой себе. Какой же она оказалась отвратительной, ветреной и непостоянной. Еще вчера днем она умирала от несчастной любви к Богдану, а вечером уже целовалась с Орловским и, похоже, была неприлично счастлива. Она не могла простить Рыбареву предательства, а сама в первый же подвернувшийся момент предала его самым подлым образом, да еще тогда, когда он, оскорбленный и униженный, так нуждался в ее поддержке.
    – Ну а ты что теперь намерена делать? – услышала она Милкин голос.
    – В каком смысле? – не поняла Марина.
    – В прямом. Рыбарь-то теперь опять один. Маргошка его здорово отделала!
    – Я тут ни при чем, – скромно опустила глаза Митрофанова.
    – Понятно, что ни при чем. Я спрашиваю, что ты станешь делать, если Богдан опять к тебе подкатится?
    – Он не подкатится…
    – А если подкатится? Простишь?
    – Нет, – твердо ответила Марина.
    – Да ну? – вскинула брови Милка. – Наша жалостливая Марина да не поможет нуждающемуся в любви и утешении?
    – Не помогу.
    – Ты решила сменить имидж?
    – Дело не в имидже…
    – А в чем?
    – Не знаю еще, Милка. Скорее всего, Богдан опоздал. Все у меня к нему перегорело…
    – Неужто? – хитро улыбнулась Константинова. – А к кому загорелось? Неужели к Феликсу? Он тебя глазами прямо-таки поедом ест! И вообще, я видела, как ты с ним целых два танца подряд танцевала. Так к нему загорелась-то?
    – Нет.
    – Ну… не к Кривой же Ручке…
    – Нет.
    – Что-то ты, подруга, очень односложно отвечаешь. Неужели… все-таки Вадик? – Милка аж привстала с кресла.
    – Нет, – так же решительно ответила Марина, потому что, честно говоря, никак еще не могла в себе разобраться.
    – Значит, ни к кому? – зловеще сузила золотистые глаза Константинова, как делала всегда, когда собиралась обидеться.
    – Не обижайся, Милка. Все еще вилами на воде писано. Радуйся лучше, что все у тебя с Василием прекрасно.
    При упоминании о Куре лицо Константиновой расплылось в улыбке, и она забыла про Маринины проблемы и сложности.
    – Ладно, некогда мне тут с тобой, – сказала она. – Мы сегодня с Васей на концерт идем в «Юбилейный».
    – Кто там выступает? – спросила Митрофанова, чтобы окончательно отвлечь от себя подругу.
    – Какая-то группа. Какая разница! Главное, что мы с Васей… – она чмокнула Марину в щеку и умчалась по своим делам.
    Марина еще улыбалась, вспоминая Милку с Курой, когда в дверь опять позвонили. Улыбаясь, она и открыла дверь. Перед ней стояла… Марго Григорович. Митрофанова в полном столбняке застыла на пороге напротив первой красавицы своего класса.
    – Пройти-то позволишь? – усмехнувшись, спросила Марго.
    – Да… конечно, проходи, – посторонилась Марина. – Раздевайся.
    – Нет, я ненадолго, – буркнула та и, уже больше ни о чем не спрашивая, прошла в Маринину комнату и уселась на диван, положив одну длинную ногу на не менее длинную другую. Митрофанова молча уселась на стул против нее.
    – Что у тебя с ним? – без всяких предисловий спросила Марго.
    – С кем? – пролепетала Марина, хотя прекрасно понимала, кого она имеет в виду.
    – С Орловским.
    – Не знаю…
    – Вот и чудесно! Раз не знаешь, то очень тебя прошу, отойди в сторону!
    Марина то ли поежилась, то ли пожала плечами.
    Марго оторвала спину от дивана и вся подалась к Митрофановой, утратив вдруг свое превосходство и снисходительность первой красавицы к местной дурнушке.
    – Прости меня за Богдана! – горячо сказала она. – Хочешь, при всем классе извинюсь: и перед тобой, и перед ним? И у вас все еще может наладиться… Стоит только захотеть!
    – Я не хочу, – твердо сказала Марина.
    – Значит… значит… ты все-таки… с Вадимом? – В лицо Марго бросилась краска. Оно как-то вдруг скривилось, сморщилось и стало некрасивым. – Ты скажи… – она с трудом подбирала слова. – Ты… значит… все-таки… его любишь?
    Марина задумалась, вспоминая поцелуи Орловского и свое необыкновенное состояние невесомости и полета. Она не знала, что ответить Марго, но та и не нуждалась в ее ответе. Она заговорила сбивчиво и нервно:
    – А я люблю его! Ты понимаешь, люблю так, что ты себе даже представить не можешь! Ты вот тут плечами пожимаешь и молчишь, а для меня в нем – все! И я тебя умоляю, оставь его! По тебе вон и Феликс сохнет… А он ничуть не хуже Вадима! Да и Рыбарева стоит только поманить…
    По лицу Марго текли слезы пополам с дорогой косметикой. Марина сама готова была расплакаться вместе с ней.
    – Ну… я даже не знаю… – начала сдавать позиции она. – А вдруг он… ну… не захочет быть с тобой?
    – Это уж мое дело. Главное, ты отойди в сторону! – Марго, видя кол****ия Митрофановой, решила ковать железо, пока горячо. – Обещаешь? Скажи, обещаешь?
    – Ну… я попробую, – не очень решительно проговорила Марина, почему-то ощущая себя Золушкой, которой по жесткому требованию мачехи предстоит надеть свою хрустальную туфельку сестре.
    – Спасибо! – Григорович подскочила к Марине, поцеловала ее в щеку, так же наскоро, как Милка, и быстро ушла, оставив в комнате теплый и свежий запах духов.
    В понедельник в школу Марина шла, как на эшафот. Она совершенно запуталась в своих чувствах. Все воскресенье она прождала звонка Орловского, чтобы как-то с ними, с чувствами, определиться, но так и не дождалась. В конце концов она решила, что Вадим получил от нее после дискотеки все, что хотел, и больше она его не интересует. Самое неприятное заключалось в том, что это почему-то сильно ее расстраивало. Но, с другой стороны, при таком положении дел гораздо проще будет передать Орловского с рук на руки Марго, как она ей и обещала.
    В гардеробе Митрофанова столкнулась нос к носу с Вадимом. Оба они нервно дернулись, отскочили друг от друга и стали подниматься в класс по разным лестницам. Около дверей в кабинет они опять столкнулись. Орловский с совершенно потерянным лицом уступил Митрофановой дорогу. Она прошла в кабинет на подгибающихся ногах и остановилась, натолкнувшись, будто на преграду, на обращенные к ней напряженные лица сразу нескольких человек. Перво-наперво ее хлестнула недобрым взглядом Марго, когда увидела, что вслед за ней в класс зашел Орловский. Потом Марина увидела горестный взгляд Феликса, потом – затравленный – Кривой Ручки. На Рыбарева она даже и не стала смотреть, чтобы не расплакаться от переполнявших душу чувств.
    Марина уселась на свое место и тут только заметила, что стул рядом пустует. Она огляделась в поисках Милки. Та весело помахала ей рукой с парты, за которой обычно сидели вместе Кура с Орловским. Марина почему-то здорово испугалась и еще раз огляделась. В классе произошла некоторая перегруппировка. Не только Милка пересела к предмету своей весьма укрепившейся любви. Улыбающаяся Лена Слесаренко сидела рядом с Пороховщиковым, а Марго Григорович – уселась на место Лены к Феликсу. Посреди класса в замешательстве стоял Орловский. Пустовали только два стула: один – за последней партой около Богдана, вторым был тот, на котором до этого дня сидела Милка Константинова.
    Марина от ужаса покрылась страшными мурашками и задрожала сразу всем телом. Только бы Вадим выбрал стул рядом с Богданом! Только бы он сел туда! Она умоляюще посмотрела ему в глаза, но он то ли не понял ее взгляда, то ли решил разом обрубить все концы. Он шлепнул на стол свой рюкзак и сел рядом с ней.
    Все уроки Марина просидела рядом с Орловским с деревянной спиной и прижатыми локтями. Она боялась ненароком коснуться его даже краем одежды. На одной из перемен к ней подошла разгневанная Марго.
    – Ты же обещала! – зло шепнула она в ухо Митрофановой.
    – Ты же видела… он сам… – промямлила Марина.
    – Могла бы сказать, чтобы сел к Богдану!
    – Слушай, Марго! Отвяжись от меня, а! – Глаза Марины наполнились слезами. – Сейчас у нас химия. Заходи в класс первой и садись к Орловскому, а я… сяду к Феликсу.
    Григорович кивнула и отошла, а Митрофанова до крови закусила губу, чтобы не разрыдаться. Она специально задержалась в коридоре после звонка, чтобы войти в класс последней. Она вошла, когда Орловский и Марго со злыми лицами стояли друг против друга возле ее парты. Марина отвела глаза и увидела радостно-просветленное лицо Феликса. Похоже, он решил, что Григорович освободила возле него место специально для Марины. Митрофанова горестно вздохнула и, чтобы зря не обнадеживать Лившица, прошла к последней парте и села рядом с Богданом. Неизвестно, что сделал бы Орловский, если бы в класс не вошла химичка и не призвала бы всех к порядку. Из РОНО неожиданно для всех прислали проверочную работу, и надо было срочно начинать ее писать, поскольку заданий было больше обычного. Вадим с грохотом опустился на стул. Довольная таким решением вопроса Марго изящно присела рядом.
    Контрольная давалась Марине с трудом. Она все время ловила себя на том, что смотрит на склоненные головы Марго и Орловского и проверяет, на сколько приблизились они друг к другу по сравнению с началом урока. Голова Марго явно сдвигалась в сторону Вадима, а он писал уже на самом краю стола, повернувшись к ней спиной.
    О Богдане, который сидел рядом, Марина почему-то даже не думала и очень удивилась, когда он локтем подвинул к ней записку. Она развернула листок, вырванный Рыбарем из контрольной тетради, и прочитала: «Ты сможешь меня простить?» Митрофанова небрежно черкнула «да», потому что прощение Богдана уже не имело для нее того великого смысла, какой она вкладывала в это слово всего несколько дней назад. Сегодняшнее прощение было обычным жестом вежливости и снисходительности к не очень красивым поступкам человека, с которым ничего ее не связывает.
    Рыбарь же понял ответ Марины совсем не так. Проверочная работа моментально перестала его занимать. Он чертил прямо в контрольной тетради немыслимые узоры в предвкушении последующей встречи с Мариной. Хоть она и написала «да», он все равно будет еще и еще умолять ее о прощении, каяться и фигурально посыпать голову пеплом. Он расскажет ей, как мучится сознанием безобразности своего поступка, объяснит, что Марго была всего лишь затмением, помрачением рассудка, и что лучше Марины никого нет на всем белом свете. А потом он поцелует ее нежно-нежно, и все будет так прекрасно, как не было даже в момент их первого свидания. Он так расчувствовался, что даже забыл о своем дежурстве по классу. Ему срочно надо было бежать домой, чтобы приготовиться к встрече с Мариной. Надо было вымыть голову, отгладить шелковые брюки и пришить болтающийся лоскут на новом голубом джемпере.
    Марина убирала класс одна и радовалась тому, что одна. В конце концов она взяла себя в руки и справилась с «самостоялкой» довольно быстро. Она видела, как закончил писать Орловский, как сдал тетрадь и быстро вышел из класса. Вслед за ним бросила свою тетрадь на кафедру Марго и тоже выскочила в коридор. Что ж! Так и должно было случиться. Она сама отдала Вадима Григорович, а Марго уж своего не упустит. Марина представила, как Орловский обнимает Маргошку, и наконец всласть наревелась, уткнувшись в тряпку для мытья доски.
    После школы она отправилась в универсам, так как мама попросила ее купить хлеба, макарон, молока и рыбы для оставшейся в одиночестве Муси. Как всегда, Марина опустила несколько монеток в йогуртовый стаканчик уже известной старушки, по-прежнему несущей свою нелегкую службу у дверей магазина, и, нагруженная тяжелыми пакетами, побрела к дому.
    Она была убеждена, что с четырьмя одноклассниками, добивавшимися ее благосклонности, все уже решено раз и навсегда, и даже не могла предположить, что все они, как один, ждут ее во дворе, ежась от холода и пряча красные носы в воротники курток.
    За ними уже довольно давно наблюдала из-за своих гераней бабка Антонина и размышляла, кому ее любимице Маришке стоит отдать предпочтение. Один из четверых был уж слишком мал ростом и неказист. Конечно, если бы Марине надо было бы идти замуж, то она, пожалуй, присоветовала бы ей как раз этого. Такие страшненькие – самые верные мужья, хотя, конечно, бывает и наоборот, если вспомнить хотя бы Степаниду из родной Антонининой деревни под названием Комаровка. Степанидин муж – хромой и низенький Николай – гонял свою красавицу Степаниду по деревне, как сидорову козу. В общем, пусть этот, щупленький, еще погуляет да подрастет. Оставив Кривую Ручку, Антонина поправила очки и переключилась на Орловского. Хорош, ничего не скажешь! Одни ноги чего стоят! Но этим-то он как раз и плох. Да за такими ногами небось полрайона девок бегает, а он в них, как в соре, роется. Вон как форсит: на таком холоду – и без шапки. А волос богат! Ой богат! Ну да не в кудрях счастье! А вот третий – Людмилки из соседнего дома Рыбаренок – тоже красивый да высокий вымахал, только уж больно непутевый. Людмилка все время жалуется, что учится плохо. А кроме того, она, Антонина, слышала, как однажды вечером во дворе этот Рыбаренок что-то очень сердито выговаривал Маришке. На сердитых, говорят, воду возят. Вот пусть себе и возят, а девчонке незачем терпеть его выговоры. Пожалуй, из всех четвертый – самый годящий. Она видела, как он чуть ли не каждый вечер ползал по асфальту и буквы про любовь вырисовывал. Видать, с ума по Маришке сходит! И собой ничего, казистый…
    Антонина решительно дернула раму, уже заклеенную бумажными полосками на зиму, распахнула прямо в ноябрьскую стужу окно и поманила к себе Феликса. Он очень удивился, но все-таки подошел.
    Антонина вытащила из-за горшка с геранью маленького, тщедушного котенка, самой что ни на есть дворовой серо-полосатой расцветки, и сбросила его на руки растерявшемуся Лившицу.
    – Держи крепче! – из щелки, в которую дуло гораздо меньше, чем в открытое окно, прокричала ему бабка Антонина. – У Маришки недавно любимая кошка пропала, точь-в-точь такая же полосатая. Сама хотела ей котенка подарить, но уж так и быть, ты отдай. Может, она гораздо больше тебе-то обрадуется.
    Бабка Антонина как раз успела закрыть окно, а Феликс вернуться на оставленную позицию под навесом детской беседки, как во двор вошла Митрофанова. Антонина, гордая собой оттого, что все для Маринки сделала, чтобы ей проще было выбирать, приникла к окну, из которого сильно дуло по причине оторванных бумажек.
    Марина, увидев четырех молодых людей, чуть не выронила тяжелый пакет с продуктами. Она переводила изумленные глаза с Кривой Ручки на Феликса, с Феликса на Богдана, а потом на Орловского и мучительно соображала, как ей со всеми ними быть. Она извиняющимся взглядом скользнула по лицу Кривой Ручки, который сразу же решил немедленно и по-настоящему заняться упражнениями для развития мускулатуры, чтобы уж в следующем году сразить эту странную Митрофанову окончательно и бесповоротно. А Марина долгим взглядом посмотрела в глаза Богдана и отрицательно покачала головой. Рыбарь удрученно опустил голову, чтобы никто не видел опять готовые пролиться слезы.
    Марина, улыбаясь, подошла к Феликсу, погладила котенка и почесала ему за ушком. Котенок жалобно мяукнул и выгнул спинку, а Феликс Лившиц стоял ни жив ни мертв.
    – Прости, Феликс, – тихо сказала Марина и, не глядя больше на котенка, очень похожего на пропавшую Бусю, повернулась к Орловскому, сидящему на перилах беседки.
    По лицу его пробежала тень, он спрыгнул с перил и тут же отвернулся в сторону, с трудом сдерживая рвущиеся из груди чувства. Митрофанова сунула ему в руку свой пакет с продуктами, и они пошли по направлению к ее подъезду.
    Бабка Антонина в сердцах чертыхнулась, быстро пробормотала: «Свят, свят, свят», перекрестилась и в большом огорчении задернула шторы, чтобы не видеть больше эту странную Марину и ее длинноногого и длинноволосого кавалера.

    КОНЕЦ

    Ваш PageRanker.Ru

Информация о теме

Пользователи, просматривающие эту тему

Эту тему просматривают: 2 (пользователей: 0 , гостей: 2)

     

Метки этой темы

Ваши права

  • Вы не можете создавать новые темы
  • Вы не можете отвечать в темах
  • Вы не можете прикреплять вложения
  • Вы не можете редактировать свои сообщения
  •